Писатели родины Мольера очень любили в своих произведениях использовать мотив о кающихся грешницах, этих самых несчастных женщинах в мире. Тех, кто вынужден в силу страшных условий жизни, скромного происхождения и роковой привлекательности стать на путь, который предполагает избрание своей профессией такой поэтичной, казалось бы, вещи, как сама любовь. Конечно, никто не может заставить такую женщину полюбить, но создавать видимость жуткой страсти в первый же день знакомства она вынуждена. Мнимо веселая, блестящая и беззаботная жизнь этих парижских "дам полусвета" манила многих мужчин как что-то модное, красивое и непостоянное. Вряд ли кто-то из любовников узаконенной проститутки хоть раз задумывался о ней, как о человеке - живущем, страдающем и даже иногда умирающим. Конечно, они знали о неизбежном исходе такой яркой жизни - ведь чаще всего она кончалась или от яда, или от чахотки. Реже бедную постаревшую женщину убивали другие болезни или средства для прекращения своей жизненной муки. И все эти мужчины, от юнцов и до умудренных сединами старцев, во время печального конца девушки, подарившей им очередные крупицы своего товара хоть на короткое время - они в театрах, на балах и в парках с совсем другими, здоровыми, молоденькими кокотками или гризетками. Да. Содержать любовницу - в те времена это была мода, только и всего. Модным аксессуаром становилась несчастная, уже обреченная на страшный конец и еще более страшное искупление после смерти, девушка - та, которая должна была свою красоту выставлять на продажу. Разумеется, повестей печальнее на свете в те времена не было. Сейчас тоже существует понятие о "дорогой шлюхе" - но в этом случае никто не афиширует об интимных отношениях с такой женщиной. В наше время их наличие разумеется само собой, тем более - в возрасте тридцати лет, который наша масс-культура в утешение американцам и европейцам уже давно предлагает как идеальный возраст для создания семьи и/или спасения мира (что тоже часто бывает неразрывно связанными фактами). И я прекрасно понимаю почти всех писателей, в особенности именно французских и именно в основном эпохи романтизма - хоть узаконенная проституция ("Даже у министра юстиции есть любовница, такая милая особа, он тратит на нее миллион франков в год - его жена с ней по вечерам раскладывает пасьянс и разговаривает о нарядах", к примеру) существовала везде и всегда. Но именно в Париже, где любовь составляла собой вечно модную вещь - именно там должны были жить типичные "дамы полусвета" и толпы их ухажеров. За любовниц дрались на дуэлях, интриговали за кулисами и при дворах, ниспадали в бездны и совершали многие другие премилые поступки.
И конечно же, существовала версия о том, что при всей развратности и обреченности, несчастные дамы полусвета все же дамы. Дамы, которые иногда в простоте и даже неиспорченности своих сердец и умов могли бы заткнуть за пояс любую герцогиню или баронессу. Потому что при том, что эти блестящие нищенки прекрасно знали, как все же относится к ним общество и где им предстоит быть. Но пора на выход, и наложив на лицо всегдашнюю маски бессовестной беззаботности (мало какая принцесса была так весела даже при своих деньгах, тратя их со щедростью неопытной наследницы), всевозможные Манон Леско, Эстер Гобсек или Маргариты Готье приступали к работе. И каково увольнение - эти девушки знали лучше всех других, зубоскалов и бессердечных циников-нигилистов.
И тогда под опеку их брали авторы романов - ведь названные мною особы и есть не кем иным, как персонажами книг. Но вряд ли у них не было аналогов в реальной жизни. И в благодарность за перенесенное страдание почти физической неспособности полюбить уже по-настоящему - именно романисты указывали, что невозможное возможно. Молодые смертницы, они слишком хорошо знали цену своей "любви". И поэтому приключавшуюся с ними страсть (страстишки к любовникам в расчет уже не брались), которая вырастала из благодарности или другого, казалось бы недоступного такой особе, чувства - они расценивали как последнее искупление всех грехов. Ведь Небо радуется одному кающемуся грешнику больше, чем ста праведникам. Ведь больше ценится, если ты падал - но поднялся, чем отсутствие падения (и поднятия) вообще. Ведь все они достойны уже не только жалости, но и симпатии к их жертвам - последних, исступленных поступкам раскаяния.
И теперь я понимаю аббата Прево ("Манон Леско"), Оноре де Бальзака ("Блеск и нищета куртизанок") и Александра Дюма-сына ("Дама с камелиями"). Хоть углы рассмотрения любви куртизанок совсем разные, как и поведение их возлюбленных. Манон и де Грие: женщина погубила возлюбленного в силу своей профессии; благодарность неуместна, хоть и желанна. Эстер и Люсьен: женщина приносит себя в жертву счастья возлюбленного; он убивает себя, но неблагодарен. И, в заключение этой мини-эволюции камерного характера, последняя пара Маргарита и Дюваль - женщина опять же приносит жертву (и смерть здесь не ее желание, а роковая неизбежность: излечимая сейчас болезнь тогда была приговором), но возлюбленный благодарен ей и даже более того. Радует, что с течением времени и появлением образов кающихся грешниц этой страшной профессии, порочность обеих сторон уменьшается.
Красивые, но печальные страницы этих книг учат главному, полузабытому в жизни принципу сострадания ближнему. Даже если его дурные поступки очевидны - смотрите прежде на себя и не судите по внешности, профессии или способ жизни. По-моему скромному мнению, это правильно. Хоть и аффективная идеализация романтизма не чужда этим произведениях, но они определенно учат добру и тому, что в любой ситуации не все еще потеряно. И это правильно!